Жилец (The Tenant; Le Locataire)

После десятилетий недоумения критики наконец-то разобрались, что к чему, и на главном кинокритическом сайте - Rotten Tomatoes - «Жилец» получил высочайший рейтинг в 90% (у «Китайского квартала», правда, вообще 100, но он и попроще будет). Там же можно найти вполне разумные статьи, где много написано про отчуждение, утрату идентичности, городскую паранойю и психическую дезинтеграцию; все это, в общем, правильно, так что я остановлюсь только на одном важном аспекте, - одном, но состоящем из трех частей.

Очевиднее всего в фильме просматривается тема гибельного противостояния индивида организованной группе, красной нитью проходящая сквозь все творчество Полянского. Даже «Ребенок Розмари», в сущности, именно об этом: если группа хочет что-то сделать с тобой или твоим ребенком, то непременно сделает, по той простой причине, что они вместе, а ты один. Не так важно, сатанисты они, политики («Безымянный автор»), бизнесмены («Китайский квартал»), отбросы общества («Оливер Твист») или просто квартиросъемщики – с тем же успехом они могли бы быть кролиководами или кружком кройки и шитья. Они - коллектив, а потому непобедимы, и неуязвимостью своей воплощают тотальную неодолимость мироздания, враждебного отдельному человеку по самой своей природе. Члены любой коллектива, по сути – эмиссары этой сущностной враждебности универсума в отношении личности. Если вы успели пожить при социализме, вам понятнее, но то же самое верно для любого общественного устройства.

Как бы ни пытался Трелковский сохранить рассудок – все впустую. Он из кожи вон лезет, чтобы играть по «их» правилам, а это невозможно по определению: «они» травят его по той единственной причине, что имеют такую возможность. Его жалкие попытки приладиться замечательно выразительны: вот он поворачивает в воздухе воображаемый ключ, чтобы помочь консьержке, вот вздрагивает и смотрит на часы, когда безутешный вдовец слишком громко бьется головой об стол – в вечернее время! - или в этой сцене на лестнице, когда у него мусор сыплется из неловко подхваченных пакетов, а он при этом пытается произвести хорошее впечатление на хозяина, читающего ему лекцию про те самые правила общежития, следовать которым все равно невозможно: они известны только тем, кто их придумывает. Позже активистка придет собирать подписи под жалобой на «невообразимую» мадам Гадериан, которая «моет посуду по ночам, и еще свистит при этом: разве так поступают культурные люди?» Ладно, мы согласимся: культурные люди так не поступают. Вот они говорят: «а прошлая жиличка всегда ходила в тапочках после десяти часов, это и ей было куда удобнее, и соседям»  - ладно, Трелковский тоже станет ходить в тапочках. Только это не спасло прошлую жиличку, она все равно выбросилась из окна. И нынешнего жильца это тоже не спасет.

Угадать правила невозможно, следовать им немыслимо. Бунт приводит к катастрофе. Эпитафия от консьержки: «А мы как раз починили крышу!» 


Единственный возможный выход – бегство, удалось же убежать Шпильману в «Пианисте». Но нацисты не за одним Шпильманом охотились,  и существовала какая-то, пусть ничтожная, вероятность, что один сможет избежать участи миллионов. Если же коллектив преследует тебя одного, надежды нет, и жилец, жалкое создание, сознает это с самого начала – в отличие от Розмари, которая хотя бы пыталась… впрочем, тоже напрасно. Брось, Джейк, это китайский квартал.

Полянский пишет в мемуарах: «Когда речь заходит об «окончательном решении еврейского вопроса», обязательно спрашивают: как же евреи позволили себя уничтожать? Почему они сразу не поняли, к чему идет дело, почему не восстали против угнетателей? Да потому, что Холокост был еще впереди. Такого нельзя было себе представить, не с чем соотнести. Все нарастало постепенно, и сначала казалось, что угроза не так велика. Метод немцев состоял в том, чтобы убаюкать людей, заставить их питать надежду, убедить евреев, что хуже уже не будет. А мне тогда все время казалось, что если мы только сможем им объяснить, что мы ничего плохого не сделали, немцы поймут, что все это одно гигантское недоразумение».

Последнее предложение содержит ключ ко всему его творчеству, в моем понимании.

Как все остальные евреи в Краковском гетто, как миллионы других людей по всей Европе, он очень быстро узнал, что «им» ничего объяснить нельзя, и никакое объяснение ничего не значит.

Когда в детстве человеку приходится по-настоящему страдать, особенно если некому пожаловаться, у него может развиться твердое убеждение, намертво укорененное в его – хотите, можете назвать «подсознанием», а я предпочитаю термин «душа» - в его душе, что с ним можно сделать все что угодно. То есть вообще все что угодно. Потому что «они» имеют такую возможность. А значит, имеют право.

Главной темой Полянского были и остаются отношения между жертвой и мучителями, причем он неизменно и абсолютно отождествляет себя с жертвой. Он исследует пределы – как далеко могут зайти обе стороны? Обе, в этом вся штука: что ж жертва-то ничего не сделает? В чем непреодолимая привлекательность ее положения, как и почему люди позволяют другим людям над собой издеваться?

Может быть, вы заметили, что ни в одном фильме Полянского никакое событие не воспринимается как неожиданное. Какие бы эмоции герои – или зрители – не испытывали (ужас, шок, отвращение, отчаяние), это никогда не удивление. Нечему удивляться, все в порядке вещей, так уж мир устроен. Мир может повернуться к вам своей уродливой, сюрреальной, садистической стороной в любой момент, просто потому, что может: имеет, то есть, такую возможность. Места удивлению не остается, потому что человек-жертва знает: «они» имеют право делать с ним все, что захотят.

Все это коренится в рациональном безумии Краковского гетто, с его медленным, постепенным сошествием в ад, - и еще во многом другом, смотри биографическую статью. «Если мы только сможем им объяснить, что мы ничего плохого не сделали» - если мы будем делать все, что нам велят – если мы не станем их сердить – если мы будем вести себя так, как они хотят… помните женщину из «Пианиста», которая спросила: «Куда нас повезут?» Она так старалась не рассердить своим вопросом, она улыбалась такой жалкой, угодливой улыбкой, и ее пристрелили на месте, просто так. Потому что у офицера была такая возможность. Нельзя угодить, и разжалобить нельзя, невозможно смягчить свою участь: они мучают – ты страдаешь, и вот этот аспект человеческого существования Полянский исследует вот уже больше пятидесяти лет, средствами трагедии, комедии, макабрического гротеска, драмы, мелодрамы, ужаса, триллера, всеми, какие только бывают.

Эта тема была заявлена с самого начала, еще до «Ножа в воде» (где она, конечно, тоже развивается). Я очень советую всем посмотреть короткометражку 1961 года под названием «Толстый и тощий» (Le Gros et le Maigre, есть на
YouTube), которую можно считать эпиграфом ко всему последующему. На протяжении всей истории Тощий (жертва; как и в «Жильце», его играет сам Полянский) радостно переносит все, что ему выпадает, то и дело падая на колени и целуя руки своего мучителя. Правда, посмотрите, это настоящий шедевр, забавный, абсурдистский, великолепно снятый, с чудесной музыкой и видеорядом, восхитительный и завораживающий… до некоторой опасной степени. Его неожиданная развязка предлагает такие прозрения темных глубин человеческой души – души жертвы, заметим, не мучителя (который вообще представляет куда меньше интереса) – что вся гротескная комедия приводит в содрогание. В тревогу. В смятение. (Именно эти слова, как я заметил, критики чаще всего используют, когда говорят о фильмах Полянского).

В этом и заключается основная идея «Жильца» - это не оттого мир так выглядит, что жилец параноик, нет, это человек сходит с ума от того, что мир таков. По мере того, как человек спускается глубже по ступенькам своего безумия, мир в его глазах преображается, начинает выглядит для него иначе, чем для других, но это только облик, а не суть. «Они» имели возможность свести его с ума, потому и свели. А он позволяет им делать это, вот в чем штука, а его бунт на коленях (Голуаз, а не Мальборо!) – просто символический жест отчаявшегося человека который пытается сохранить жалкие остатки достоинства. Он позволяет им, потому что у них есть право неумолимо подвергать его всему, чему им заблагорассудится, и никакого «правильного» поведения нет в природе. Только бегство [в некоторый случаях] возможно, но Трелковский слишком зачарован собственной виктимностью, чтобы предпринять какие-то решительные шаги (не считая краткого визита к Стелле, во время которого выясняется, что везде все то же самое), так же, как его зеркальная копия в «Отвращении» была слишком заворожена тем, что с ней творила сама ткань существования.

Последний компонент той же темы – разумеется, наблюдатели.

Вам не дадут помереть тихо-мирно, нет, вас вытащат наружу и выставят к позорному столбу всем на потеху.
В самой жуткой, фантасмагорически визионерской сцене, девочка в маске кричит: «Это он!» - и показывает пальцем.

Когда в больнице Симона Шуль начинает кричать, целая компания посетителей соседней койки, которые как раз пили и закусывали, принимаются жадно глазеть, это великолепный кадр, этакий семейный портрет в интерьере (а Трелковский пытается умиротворить их жалкой кривой улыбкой: все, мол, в порядке). Человек в кинотеатре пристально, сосредоточенно, сурово наблюдает, как Трелковский тискается со Стеллой. От консьержки вообще спасу нет. Последнее видение, в котором все «они» рукоплещут из раскрытых окон и расположились на крыше с пикничком,– конечно, бредовая галлюцинация, но когда реальные «они» на самом деле выходят из своих квартир (и выглядят вроде бы нормально), они мало отличаются от только что виденных фантомов больного рассудка. Точно такой же нетерпеж увидеть как можно больше крови, страдания и позора привлекает соседей в «Отвращении». В финале «Ребенка Розмари» японец неуемно щелкает фотоаппаратом. В «Пианисте» соседка-полька – ей-то, ей-то что? – завопит: «Держите жида!»


Выхода нет. Они придут глазеть, они сделают с тобой все, что захотят, и умилостивить их нельзя, никогда, аминь. Как сказала Консьержка, вините только себя самого. «Что он опять натворил?» - досадливо интересуется она, когда Трелковского приволакивают домой после несчастного случая на улице. Ну конечно, он сам виноват, потому что мир, из своих иррациональных соображений, выбрал его в виновники, в жертвы, и не предоставил никакой лазейки, никакой надежды на перемену участи. «Видите?! – кивнет консьержка домохозяину. – «Опять этот!»


4 comments:

Anonymous said...

Безумный
безумный
безумный
ФИЛЬМ!

После прочтения сей статьи кое-что прояснилось.
Автору респект!

Lavretsky said...

Прочитав Вашу статью, можно раскрыть одну из тем фильма. Но мне бы хотелось уточнить некоторые моменты, которые остались не затронутыми и, по которым, я считаю, можно сказать тему почти всего творчества Поланского, а именно: ненормальность людей в целом. Мне всё время хочется задать вопрос: кто действительно здесь ненормальный?

Что хотел показать в первую очередь Роланд Топор (автор романа "Призрачный жилец"\"Жилец"): неправильно сформировавшегося в жизни человека, и вроде как не просто тихоня, а своего рода неудачник, "человек в футляре" - его взгляды на мир и восприятие этого мира. Не зря в фильме есть сцена, где Трилковски приходит в дом своего друга, где тот "не по-божески" ведёт себя с соседями - контраст двух личностей разного "пошива". И даже дело не в том, как тот отвечает на просьбу соседа, а как он ведёт себя во всей это жизни. Они разные, но одинаково сумасшедшие.

Сам главный персонаж заведомо не правильно воспринимает весь его окружающий мир, откуда можно предположить, что искажённое восприятие появилось заведомо и, скорее всего, произрастает из детства. Герою начинает казаться, что все идут против него, что он мешает, откуда берёт рождение безвекторный страх героя - это не здоровая психика. Но оно понятно, почему так происходит, начну с малого - придомное кафе - не роскошное место, где обитают только постояльцы. Гость здесь сразу превращается в своего, и его "засасывает" атмосферой дружелюбного пофигизма. Работники кафе - стандартные люди, живущие стандартной жизнью, казалось бы ничего их не удивляет\пугает\расстраивает - они то же олицетворение той толпы-наблюдателей. Разве они могли полагать, что принеся шоколад и пачку Мальборо молодому человеку, тот углядит в этом какой-то смысл, заговор? Нет, не могли, потому что они аморфны и не живы. Вы помните, с какой лёгкостью говорит мужчина: "...она и садилась всегда на одно и тоже место. Вы как раз туда сели".

Вопрос: почему бы им не дать то, что хотел Трилковски или почему же они не стали закупать другой товар, тот же Голуаз или не принесут зерновой кофе? Всё просто, они не хотят, им не удобно. Да, не удобно, потому что работники знают каждого постояльца, и что он (постоялец) хочет (обычно каждый раз одно и тоже). Девушки Симоны Шуль не стало, но привычка-то осталась – шоколад и Голуаз. И гораздо проще приучить нового постояльца к бывшим привычкам девушки (тем более, что тот живёт в её квартире, что облегчает замену одного лица на другое), нежели заучивать, что ему нравится, и, самое главное, что-то менять в их устоявшейся жизни, даже такую мелочь!

Lavretsky said...

(продолжение)

А вот такая мелочь и послужила толчком «слетания с катушек». Без со-жильцов, конечно, это бы не произошло. Они не давят на него, стараясь довести до самоубийства; они давят на него, чтобы тот узнал – Ваша цитата: «…правила общежития, следовать которым все равно невозможно: они известны только тем, кто их придумывает». Соседи слишком строги и грубы, и одновременно им нет до тебя никакого дела, если ты им не мешаешь, так сказать не лезешь в их спокойный «кокон» внешними воздействиями. А их панически нездоровая реакция на эти мелочи-«мешания» просто раздражает. И что мы имеем в итоге? – обезумевшего человека заведомо имевшего нездоровую психику.

Но есть у меня и другая любимая тема. Вернусь к вопросу, «кто же здесь ненормальный?». После того как главный герой доводит себя до состояния самоубийства посредством окружающей его и искажённой же им действительности, и, о боже, как реагирует на это общество! Просматривая первый раз эту работу, фраза консьержки ввела меня в параноидальный ступор с дёрганьем глаза: «Мы только крышу починили», - что, простите? Крышу? Там вообще-то человек из окна выпрыгивает. Дважды. Какая к чёрту крыша? А слова полицейских: «Вы их что, партиями берёте?» - какая ирония, господа. У нас там не здоровый психически человек с намереньями умереть, а вам всё шутки шутить. И вот он вопрос, который я не устану повторять: кто здесь псих? Нет, не Трилковски с разрушенной психикой, а общество, которое не желает вылезать из своего кокона, не желающее открыть и разобраться в своих эмоциях и действительности – всем плевать! – вот слоган. Общество – параноидально и в тоже время аморфно.

В конце концов, проблема человека прослеживается почти во всех фильмах Поланского, которые мне довелось видеть, а именно: «Нож в воде», «Отвращение», «Ребёнок Розмари», «Жилец», «Девятые врата», «Пианист» и, в особенности, «Резня». Я не беру во внимание фильмы, которые сняты будто в разрядке, что-то вроде своеобразного отдыха от «главного дела жизни», фильмы такие как «Бал вампиров» и «Пираты». И действительно, его короткометражки – поистине маленькие шедевры, снятые ещё не ставшим по-настоящему великим на тот момент режиссёром.

Jean said...

Уважаемый Lavretsky,

огромное спасибо за Вашу статью - язык не поворачивается назвать это "комментом". Сейчас читаю внимательно, когда наконец-то появится свободная минута, напишу подробный ответ.

В ближайшее время попробую также наконец-то перевести мои статьи про "Тупик", "Отвращение" и "Безымянного автора" - они есть на английской версии блога, но давно пора, конечно, сделать перевод. Я отчасти затрагиваю тот аспект, который Вы анализируете, и был бы счастлив продолжить наш диалог.

Спасибо!